Аделаида Сигида

Унеча

Пора переносить столицу туда, где есть художники, сено и свобода

Героическое прошлое

Город Унеча Брянской области занимает 582-е место по численности населения среди 1117 городов России (26 тысяч человек). В этом году городу исполняется 132 года. Как и все исконно русское, Унеча имеет по меньшей мере три неоспоримых преимущества: у нее есть героическое прошлое, ее ждет великое будущее и она всегда живет в смутные времена. У Москвы, столицы нашей Родины, тоже все это есть. Нет в ней только одного — художника Баранова. Именно Баранову и его взгляду на мир, мы, возможно, будем обязаны переносом столицы в Унечу. Но об этом речь впереди.

Рассмотрим сперва героическое прошлое города. Своим рождением Унеча обязана железной дороге Брянск — Гомель. В 1885 году Россия, как всегда, готовилась к войне — на этот раз с Германией, и Александр III в спешном порядке велел военному ведомству приступить к строительству одноколейки. Уже через два года участок длиной 256,6 верст был сдан. Одновременно были возведены одиннадцать станций. Одна из них — станция Унеча — имела одноэтажный вокзал и депо. Никакого поселения на месте станции не имелось, для железнодорожного начальства и машинистов было построено четыре дома.

Первым официальным жителем Унечи стал помещик Митрофан Белофастов, который воздвиг здесь дом для сдачи его в аренду работникам железной дороги. Вслед за Митрофаном на станцию потянулись коммерсанты, отправлявшие по железной дороге различные товары, от леса до хомутов.

До 1900 года в Унече было запрещено селиться евреям, однако несмотря на это, а может быть, даже и вследствие этого возле станции возникла целая еврейская улица — каждый унечский еврей ежегодно платил местному начальству взятку в размере восьми рублей. Так и повелось. Долгое время в Унече жили одни евреи и железнодорожники.

К началу XXвека население поселка составляло уже 250 человек, появились синагога и фельдшерский пункт, где работал одноглазый фельдшер Пустовойтов, который вскоре уехал из Унечи и стал солистом Мариинского театра.

Железнодорожники в принципе жили неплохо, поэтому в революционном движении Унеча почти не участвовала. На призывы громить евреев население тоже откликалось неохотно: в 1905 году погромщики взломали две лавки, взяли тюк мануфактуры, бутылку водки и разошлись по домам. На этом погромы закончились.

Вскоре он вернулся вместе с местной боевой подругой, Фрумой Хайкиной. Щорс подавил мятеж и вновь возглавил отряд. Но воевать пришлось недолго: в 1919 году Щорсу выстрелили в затылок. По одной из версий — свои.

У Фрумы тоже был свой отряд в Унече: она собрала его из китайцев и казахов, которые работали на железной дороге. После смерти Щорса однополчане задумали убить свою командиршу, и ей пришлось бежать из отряда с несколькими охранниками-китайцами, закидав подчиненных бомбами. Умерла она в 1977 году в Москве, в доме на Набережной, в статусе почтенной вдовы.

Смутные времена

В XXIвеке из Москвы до Унечи надо ехать девять часов на поезде. Вечером в пятницу поезд битком: унечские мужики возвращаются домой с работы. Вот Дмитрий. Он трудится в Москве вахтовым методом — охраняет склад. Три недели охраняет, неделю сидит дома. Зарабатывает 27 тысяч рублей.

— Но на всем готовом! — аргументирует Дмитрий. — На складе живу, и кормят бесплатно.

В Унече все предприятия позакрывались еще в 1990-е. Дольше всех держался завод «Тембр» — когда-то он делал радиодетали, работал на оборонную промышленность, но 20 лет назад его площади сдали коммерсантам, и они стали гнать водку.

— Потом завод стал шить лифчики, — вспоминает Дмитрий. — Но и лифчики не пошли: задушили конкуренты. Был у нас в свое время еще и завод «Резинка» — там делали резинку для трусов. Вы не знаете, кто сейчас у нас в России производит резинку для трусов?

Я не знаю.

— Ну вот, — Дмитрий устало качает головой и отправляется на полку спать. — Наверняка китайцы.

— Еврей остался один — Карл Маркс! — охранник унечского вокзала Олег указывает на каменный бюст отца политэкономии. — Раньше их тут было двое: Карл и Фридрих. Карл — слева от вокзала, Фридрих — справа. Но Фридрих пропал. Может, сперли. А может, немцы забрали и увезли в Германию.

Я, хоть и не молодежь, предложила бы и третий вариант — Виктор Михайлович Тимощенко. Это почетный гражданин Унечи, недавно ему исполнилось 72 года. Виктор Михайлович в свои 72 стал Марксом, Толстым и Циолковским мира русских валенок. Карьеру он начал в 19 лет на Казанском валяльно-войлочном комбинате. Это было крупнейшее предприятие СССР по производству валенок. Уже в возрасте 36 лет Виктор Михайлович знал о валенках все, в связи с чем был переведен в Москву на должность генерального директора Московского производственного валяльно-войлочного объединения. Под его неусыпным надзором тысячи работников валяли валенки и фетр для всего СССР.

Однако даже с высоты своего положения Виктор Михайлович никогда не забывал о своей малой родине — селе Белогорщ под Унечей. Здесь он построил церковь, музыкальную школу и библиотеку. В Белогорще, правда, живут всего 100 человек, поэтому молиться, читать и музицировать унечских детей сюда привозят на автобусах.

Два года назад Виктор Михайлович основал в родном селе еще и музей под открытым небом «Брянское подворье». На подворье живут овцы, верблюды, куры, кабаны, утки — несколько сотен животных и птиц. Центральное место, конечно, занимает музей валенка. Быть может, именно языческая сущность этого предмета часто служила причиной бесовских настроений в Унече.

До революции строить здесь церковь вообще никто не хотел: видимо, железнодорожники слыли безбожниками. Московскую патриархию местная духовная нищета не смущала: денег на строительство церкви не давали, батюшек не присылали. И только архиепископ Литовский зачем-то выделил на строительство в Унече православной церкви 200 рублей. Церквушку построили из досок, но, увы, под Рождество. Праздник унечцы отметили с размахом — и церквушку спалили. Больше денег на церковь никто не присылал.

Первую настоящую церковь в Унече построили только в 1998 году. Инициатором строительства стал мастер вагонного депо Леонид Шпиньков, принявший духовный сан и ставший настоятелем храма. Но борьба с унечскими безбожниками подкосила здоровье крепкого прежде железнодорожника. Так что отец Леонид вскоре умер — случилось это в 2001 году.

Теперь в храме служит отец Александр. Настоятель он хороший, но поговаривают, что все равно городу не хватает чудес. Оно, может, и во всем мире чудес от Бога становится все меньше, но в Унече их еще не было вообще. Иконы не мироточат, слепые не прозревают. Зато у местной бабы Гали — каждый месяц с десяток чудес. Рассказывают, она запросто вызывает дух Пушкина, а недавно научилась вызывать дух самого Медведева, хоть он еще и живой. Народу нравится, а в храме — что? Все без толку. Если что и случается — одна только напасть.

Храм стоит на окраине города, за бывшей железнодорожной больницей. Первое время православные ходили на службы прямо через территорию медучреждения, но руководству это не понравилось, проход закрыли, и унечцам пришлось добираться в храм через лес. Батюшка — тот и вовсе вынужден был сесть на велосипед. Так вот после этого как раз и начались смутные времена — железнодорожную больницу закрыли. Лечиться стало негде. Люди уверены: Бог покарал. Вопрос только, кого именно и за что? Впрочем, в России никогда нет ответа на такие вопросы, этим она и сильна.

Великое будущее

За великое будущее Унечи, а значит, и всей России, отвечает художник Василий Баранов. Василий, пожалуй, самый авторитетный местный живописец — три года жил во Франции, где ему платили за картины тысячи евро. Но Василий Баранов бросил чужбину, вернулся в Унечу, и теперь свет его творчества наверняка озарит всем нам путь из великого чего-то в великое что-нибудь.

История жизни творца заслуживает внимания. Василий вырос в обычной унечской семье железнодорожников. Быть бы ему сейчас машинистом, если бы не некто Юрий Саханов. Некто Саханов приехал сюда еще в 1980-е — до этого никаких изящных искусств Унеча не знала. Зато теперь — в каждом втором дворе живет художник. Все потому, что Саханов организовал здесь художественную школу для детей и изостудию для взрослых. Как и всякий пророк, он и понятия не имел, что живопись приживется в маленьком городе.

Живописцы в Унече начали множиться в геометрической прогрессии. Под влиянием Саханова в художники начали переходить целыми семьями и даже железнодорожными династиями. Вася Баранов тоже попал под обаяние Саханова и начал рисовать. Поступил в Минск в художественную академию, начал писать, а в 1990-е годы его картины увидел на выставке посол Франции, пригласил выставить несколько работ в Париже. Так его, Баранова, и заметил известный французский галерист.

Галерист предложил молодому живописцу новую жизнь: он снимает ему дом в пригороде Парижа, дает деньги на мелкие расходы — две тысячи евро в месяц. Вася рисует ежегодно по тридцать картин маслом, которые галерист затем продает на аукционе, а с вырученных денег отдает Васе 40%.

Первое время Василий Баранов рисовал на чужбине Унечу. Рисовал по памяти, но вскоре понял, что напрасно:

— Наши просторы, телега, конь — там это никому не надо, — говорит Василий Баранов. — У них же глобализм — нужны одинаковые линии и пятна, чтобы не было понятно, откуда ты: из Америки или из Японии. Я попробовал. Честно говоря, просто белых пятен намазал — и всё. А оказалось, это цветы и за них люди готовы платить тысячи евро!

С целью раскрутить Васино творчество французский галерист издал альбом под названием «Белое». Так же называлась и первая Васина персональная выставка в Париже. Вся она состояла из полотен с белыми цветами. Все его картины моментально распродались. Василий стал богатым человеком, начал ездить по миру. Прошел год, второй, третий. А русский творец все рисовал и рисовал белые цветы. Они были квадратные, круглые, треугольные. Назывались картины: «Светлый букет», «Зимний букет», «Ночной букет», ну и так далее.

— Мне нужны пространства, — объясняет художник. — Вышел в поле с утра — и пошел по траве вдаль, как выражался мой отец, жаб давить! У нас ведь в России какая система? Называется она «болтация»: территория у нас огромная, так что все по ней болтаются. Всю жизнь и по жизни болтаются. Поэтому бросил я эти цветы. Я теперь — свободный человек.

— Он мир через сено видит, — так говорят про Васю в Унече.

Сено и Свобода. Вот великое будущее нашей страны. Очевидно, что Василий Баранов, наделенный даром видеть сквозь сено, повидавший в своей жизни многое, мог бы стать нашим новым Юрием Долгоруким. А пожалуй, и Рюриком. Только Баранов способен вывести нас на истинный путь, соединив сено русской свободы с белыми цветами европейского разума. И тогда все пойдет иначе. В миг, когда столицей России станет Унеча и возглавит ее художник Баранов, Карл Маркс станет Виктором Михайловичем Тимощенко, валенки замироточат, дух Медведева уйдет от бабы Гали и вернется на работу, и откроют больницу, и китайцы перестанут делать резинки для трусов. В этот именно миг все мы прозреем и увидим наконец мир через сено.

Когда это сбудется? Зависит от Унечи. Пока в ней все по-прежнему. В художественной галерее проходит выставка местных художников «Пушкин». На каждой картине изображен кудрявый человек с женщиной и пистолетом. В клубах поют ансамбли «Русская песня», «Русская душа» и «Серпантин». Развивается кукольное творчество. Кукол в Унече лепят из газет. Наматывают газеты вокруг вязальной спицы и мажут клеем ПВА.

Каждый день ходит поезд. В воскресенье все едут на нем в Москву, пока еще столицу. С вечера в купе начинают звенеть стаканы. Звон прекращается около пяти утра.

— Подъем! — кричит в полшестого проводница.

— Москва, б…дь! — ворчат опухшие мужики.

Пора переносить столицу.

Фотографии автора