Насколько важна ранняя диагностика рака? И как событие, пережитое в детстве, может повлиять на ход лечения? Об этом история из врачебной практики Тома Темплтона, описанная им в книге «34 пациента. От младенчества до глубокой старости: какие опасности поджидают на каждом из этих этапов». Кровь5 публикует ее с разрешения издательства «Бомбора».

Бункер

Пожилой мужчина медленно проходит по кабинету и осторожно опускается на стул. Оказавшись на своем месте, он лучезарно мне улыбается.

Мы начинаем с разговора о ненастной погоде и числе бездомных на улицах. Клайв говорит, что скучает по жене, но часто видится с сыном, живущим неподалеку. Каждый день он ходит в местный паб, где выпивает кружку пива, ужинает и болтает с барменом и завсегдатаями заведения о политике, местных новостях и футболе.

Когда я спрашиваю его, как он себя чувствует, он отвечает, что нормально.

– Все как обычно, разве что колено скрипит сильнее, – говорит он.

– Вы решили отказаться от лечения? – спрашиваю я, имея в виду рак, поразивший его предстательную железу, лимфатические узлы и кости.

– Да, я ведь должен от чего-то умереть, – говорит он с улыбкой. – Рак там, но что я могу с этим поделать? Внутри меня есть много всего, с чем я ничего поделать не могу.

Я спрашиваю, знает ли он о возможных вариантах. Он подробно рассказывает о комбинации химиотерапии, лучевой терапии и хирургического вмешательства, которая поможет выиграть время, но время это будет неприятным.

– Мне жаль, что потребовалось так много времени на постановку диагноза, – говорю я. – Я точно не знаю, что произошло. В карте сказано, что первые симптомы появились в январе и что обследование предстательной железы и анализы крови показали нечто тревожное, однако до постановки диагноза прошло еще много времени.

Он смеется.

– Не нужно извиняться. Не стоит. На самом деле это моя вина.

– Что вы имеете в виду?

– Я получил письмо, где говорилось, что меня хотят направить на МРТ.

– И?

– Я на него не ответил. А потом вы, ребята, связались со мной, и к вам я тоже не пошел.

– Ох, – отвечаю я.

Мы сидим в тишине.

– Иногда люди предпочитают не знать, что происходит внутри них, – говорю я.

– Вы хотите сказать, что они боятся? – спрашивает он с улыбкой. – Ну…

– Я боялся не того, что врачи могут обнаружить. Не этого.

А потом он по какой-то причине начинает описывать сцену из своего детства. Когда ему было лет восемь, они с друзьями беззаботно гуляли по пригородным улицам во время каникул. Он всегда был самым храбрым и хотел уйти как можно дальше от дома, взбираться на самые тонкие ветви деревьев, первым прыгать с моста в реку. Однажды они наткнулись на маленький квадратный вход в наполовину уходящее в землю бетонное строение и предположили, что это бункер времен Второй мировой войны. Клайв решил посмотреть, что там внутри. Пока он предается воспоминаниям, я вижу призрак этого давнишнего энтузиазма на его лице.

– Итак, я попытался залезть внутрь, – говорит он. – Я залез туда руками вперед. Там было темно и воняло. Я пролез до середины туловища и вдруг понял, что не могу продвинуться ни вперед, ни назад.

Теперь он посмеивается над своим тогдашним затруднительным положением.

– Плечи застряли, я ничего не видел, мое тело загораживало свет, я извивался изо всех сил, пытаясь зацепиться пальцами ног, но не мог сдвинуться ни на сантиметр.

Какая военная трагедия привела к появлению химиотерапиии

– Знаете что? Я до сих пор помню запах того места. Там воняло землей, чем-то кислым и чем-то еще, и я решил, что это запах смерти.

Старик замолкает, потому что его переполняют эмоции. Он звучно сглатывает, прежде чем продолжить рассказ.

– Внезапно у меня возникло чувство, что мне уже не выбраться, и я стал паниковать. Мне хотелось кричать в дыру, но я испугался, что кто-то внутри нее может меня услышать. Мысль о том, что какое-то существо приближается ко мне…

Мужчина, вспомнивший это чувство, не может закончить предложение. Он слегка округляет глаза.

– Я начал отчаянно сучить ногами, обезумев от страха, но молчал, боясь разбудить монстра.

Теперь, спустя много лет, он смеется над этими воспоминаниями, находясь в безопасности в хорошо освещенном кабинете.

– Мне казалось, что я застрял на долгие годы и внешнего мира больше не существует. А потом почувствовал, как мои товарищи схватили меня за лодыжки. Через некоторое время им удалось вытащить меня.

Его старое морщинистое лицо расслабляется, и он улыбается.

– Честное слово, я до сих пор помню, как лежал на земле, после того как меня вытащили на свет. Я испытал облегчение, когда ощутил теплый ветерок на своем лице, почувствовал свежий запах дерева, услышал пение птиц и увидел весенние листья, трепещущие надо мной.

Он поворачивается и многозначительно смотрит на меня.

– После этого я уже не мог спокойно реагировать на замкнутое пространство, поэтому и не согласился на МРТ, – говорит он. – Вот почему потребовалось так много времени, чтобы диагностировать рак.

– О, ясно, – отвечаю я.

– Когда со мной связались и сказали, что есть и другие методы диагностики, я сразу же согласился.

Я смотрю на Клайва, чьи внутренности пожирает рак, и гадаю, большую ли роль сыграла задержка постановки диагноза. Этого никто не узнает.

– У меня была хорошая жизнь, – говорит он как бы в ответ на мои мысли. – Да, точно.

Я ищу восьмилетнего мальчика в мужчине с негибкими хрупкими ногами, тонкими прядями волос, зачесанными поперек головы, большим носом, дрожащими руками и кожей в пятнах, шишках и венах.

Сколько времени занимает постановка диагноза у онкопациентов в России

Он снова погружается в воспоминания, и я опять вижу на его лице мальчишеское волнение и гордость. Он рассказывает мне истории о работе, любви, детях, разочарованиях, победах и других важных для него вещах. Случайностях, которые сопровождали его в долгом пути.