В середине прошлого века у врачей было две основные претензии к трансплантации костного мозга от человека к человеку. Во-первых, даже смертельно больного подвергать такой сверхопасной процедуре неэтично. А во-вторых, из этого едва ли выйдет толк даже в будущем. Но Эдвард Донналл Томас не слушал скептиков. С мышей он перешел на собак, с собак — на людей. В этом году исполнилось 100 лет с его рождения. Но прожил доктор долго, умер осенью 2012 года и дожил до того момента, когда его технологию стали использовать все.

Трансплантация костного мозга — во многом дитя Второй мировой войны и атомной бомбы. После Хиросимы и Нагасаки исследователи всего мира считали, что нужно готовиться к худшему и срочно искать способы лечения пострадавших от радиации. Самый большой урон от нее несут ткани, которые быстрее всего делятся. Среди них — костный мозг: ежедневно в нем образуются сотни миллиардов новых клеток.

Кроветворная роль костного мозга была уже известна, было и представление о тканевой совместимости, но очень туманное. Исследователи продвигались вперед методом проб и ошибок. Среди прочих и Эдвард Донналл Томас, в 1947 году окончивший Техасский университет в Остине. Одно из главных занятий ученых состояло в том, что они всячески издевались над мышами, смотрели, как мыши это переносят, и пытались понять, почему выходит именно так, а не иначе. Обнаружилось, в частности, что, если забрать у мыши некоторое количество костного мозга, подвергнуть ее смертельной дозе радиации, а затем вернуть костный мозг обратно, мышь может выжить. А если вместо собственного костного мозга мыши пересаживали чужой, все развивалось похоже, но не совсем: от лучевой болезни она как будто излечивалась, однако все равно умирала.

Раздавались робкие голоса, что виноваты могут быть иммунные клетки — лимфоциты. Но в то время считалось, что они практически неподвижны, поэтому попасть в нужное место просто не могут.

Эдвард Донналл Томас, которого все коллеги постепенно стали называть просто Дон, всегда смотрел на дело практически. Он хотел не просто понять, как в живом организме все устроено и почему что-то ломается, но и придумать технологию, которая позволит лечить людей. А технологию с прицелом на человека ему удобнее было разрабатывать на собаках — мыши все-таки слишком маленькие.

Собачьи опыты он начал в Нью-Йорке, в одном из подразделений Колумбийского университета. Нью-Йорк примерно на широте Тбилиси, но южанину тут было непривычно и зябко. Впрочем, это даже пошло на пользу делу. «Холодными осенними вечерами мы с коллегами собирались и делились идеями», — рассказывает он.

Чего только ни придумывали исследователи. Они заливали костный мозг какими-то растворами, замораживали и оттаивали, пропускали через сито. Вводить его пытались внутрь костей, в брюшину, в артерии.

Всем смертям назло

«Рассказать вам что-то забавное о Доне? Нечего рассказывать. У него была миссия, и он ей служил», — говорит один из коллег врача. В середине 1950-х Дон уже был уверен, что техника трансплантации разработана и пора переходить к операциям на людях. Его мечтой было научиться с помощью пересадки костного мозга лечить лейкоз. Многие гематологи считали, что эта операция при таком развитии технологии аморальна, что это эксперимент на людях, который даже в отдаленной перспективе едва ли сможет принести пользу.

В 1957 — 1958 годах Дон произвел пересадку костного мозга двум маленьким пациенткам, трансплантат для которых взял у их сестер-близнецов. У обеих был острый лейкоз. Одна из них, трехлетняя чернокожая девочка, умерла через полгода после операции. У другой через четыре месяца возник рецидив, и дальнейшая судьба ее неизвестна. А доктор перешел к неродственной трансплантации. Объектом его первого исследования стали шесть пациентов. Читать эту работу страшновато, вот несколько примеров: «Источником костного мозга были трубчатые кости 26-месячного плода. Костный мозг был извлечен через час после его смерти». «Костный мозг был получен от пациента, умершего от кровоизлияния в мозг. Его ребра были извлечены в стерильных условиях, операция началась через 1 час 30 мин. после смерти и кончилась через 2 часа 5 мин. Костный мозг был заморожен через 3 часа 5 мин. после смерти и оставался в течение трех недель при температуре -80 °C».

Никто из шестерых не выжил. Но Дон сохранил оптимизм. «Исследования показали, — сообщается в заключительной части работы, — что костный мозг может быть собран и сохранен в значительных количествах и может назначаться пациентам без риска».

Мало успеха имели и другие происходившие тогда в мире пересадки.

Но Дон продолжал работать над технологией, а параллельно, примерно с конца 1960-х, стало быстро развиваться типирование доноров по генам тканевой совместимости. В исследовании, начатом Доном в 1979 году, выживаемость составила уже 50% (правда, непонятно, о каком сроке речь).

Ложь, любовь и трансплантация

В 1990 году Эдвард Донналл Томас вместе с хирургом Джозефом Мюрреем (в 1954-м впервые осуществившим пересадку почки от однояйцевого близнеца) получил Нобелевскую премию «за открытия в сфере трансплантации органов и тканей для лечения заболеваний человека».

А теперь подумайте, от каких же случайностей все зависит.

Причем, в отличие от несчастных подопечных доктора Дона, послеоперационную жизнь пятимесячного пациента Гуда не пришлось считать днями или неделями — он дожил до взрослых лет. Но репутация Гуда была безнадежно испорчена в середине 1970-х, когда один из его сотрудников, Уильям Саммерлин, совершил — исключительно для пользы дела! — небольшой подлог. Он экспериментировал тогда с пересадкой костного мозга мышам и наблюдал любопытную и очень важную закономерность.

На мышах это можно было здорово показать, пересадив белой мыши-реципиенту кусочек серой донорской шкурки. Вот только со временем пигмент начинал расползаться по окружающим тканям, и живой экспонат становился менее наглядным. Ну и Саммерлин, отправляясь на очередное совещание с Гудом, подкрасил кожный трансплантат маркером.

Самое обидное, что он даже не успел показать Гуду свою доработанную мышь — тот торопился. Подлог обнаружили после совещания помощники Саммерлина и, как добропорядочные западные исследователи, немедленно донесли на него Гуду. В результате вся предыдущая работа Саммерлина в лаборатории была поставлена под сомнение, а на репутации Гуда появилось пятно гораздо более устойчивое, чем на шкурке лабораторной мыши.

Но что «Нобель»? Дон получил его через много лет после своих основных свершений. Если бы не получил, возможно, ничего бы и не изменилось. Гораздо значительнее другая случайность.

Это произошло в 1940-х годах в Техасе. Была зима, и — случай уже сам по себе почти невероятный для Остина — выпал снег. «Я вышел из учебного корпуса и едва закрыл за собой дверь, как прямо в физиономию мне влепился снежок, — рассказывал много лет спустя уже совсем старенький Дон. — Смотрю, стоит симпатичная девушка, улыбается, а с ладоней у нее сыплются снежинки». Донналла такой способ знакомства покорил, он немедленно бросился в погоню за метательницей снежка. Ее звали Дотти Мартин, но очень скоро она стала Дотти Томас, бросила журналистику ради науки, и они с Доном всю жизнь проработали бок о бок. «Идеи рождались у обоих, выделить вклад каждого из них невозможно, — вспоминал Фред Аппельбаум, исполнительный вице-президент Центра исследований рака Фреда Хатчинсона, где Эдвард Донналл Томас проработал больше 25 лет. — Если Дон — отец трансплантации костного мозга, то тогда Дотти — мать».

Во время интервью мужа, одного из последних, Дотти, как всегда, сидела рядом. И вдруг добавила: «На самом деле я не в него тогда хотела попасть, а в другого парня. Просто плохо прицелилась».