Маленькому ребенку в тяжелые моменты хочется быть рядом с мамой. В России и Израиле, где успел полечиться от анемии Фанкони Гриша Брызгалов, на эти вещи смотрят совершенно по-разному. В новой колонке мама мальчика Евгения сравнивает домашний и заграничный опыт.

– Мамочка, подождите за дверью, – обратилась ко мне медсестра.

– Ему будет спокойнее со мной, я посажу его на колени, буду держать за руку, – начала было я.

– Никаких уговоров, – отрезала она, – у меня тут после вас еще очередь, отдавайте ребенка.

Это было в сентябре 2020 года, через сутки после поступления в свердловскую Областную детскую клиническую больницу, когда перестал работать катетер и Грише надо было поставить новый. Сыну на тот момент было три года. Он ничего не знал о больницах, заборе крови и плохих анализах. Я взяла его на руки. Мы подошли к дверям кабинета, и вот такой разговор.

Гриша спокойно пошел к медсестре. Я осталась за дверью. Спустя пару минут я услышала отчаянные вопли: «Мама, мамочка, ты где?» И до сих пор я не могу простить себе того, что осталась за этой дверью реветь, в то время как моему маленькому, доверчивому малышу говорили: «Ты что кричишь? Я не могу тебе поставить катетер, видишь, ты только хуже делаешь». Катетер установили с третьего раза. Я забрала Гришу в палату. Такая процедура повторялась каждые три дня.

Через пару недель нас перевели в отделение онкологии и гематологии. Здесь к маленьким пациентам другой подход – мне разрешали находиться с ребенком при заборе крови, присутствовать по время дачи наркоза для проведения костномозговой пункции.

Записки из больницы: как мы с мужем стали настоящей командой

Гриша стал спокойнее относиться к медицинскому персоналу. Много радости доставляла ему и «коробка храбрости», в которой он мог выбрать себе подарок после сдачи крови. Среди всех врачей в Екатеринбурге Гриша больше всего полюбил заведующую отделением Ольгу Владимировну Стренёву. Он называл ее «мама-доктор».

Спустя пару месяцев нам была назначена дата пересадки, мы вновь легли в больницу. Гришу ожидала установка центрального катетера. Данная процедура делается под наркозом в операционной.

И вот снова я несу ребенка на руках по больничному коридору, пытаясь отвлечь. Гриша уже не такой доверчивый, он уже понимает, что его ждет, и начинать плакать.

В операционную мне нельзя, там стерильность. Малыша забирают, и я слышу, как он плачет и зовет меня, пока не начинает действовать наркоз. Отходя от наркоза в палате, он продолжил кричать и непослушным языком произносил «мама».

С процедурой установки периферического катетера мы столкнулись и в Израиле. В клинике Хадасса этим занимается не медицинская сестра, а врач. Нам устанавливали катетер около десяти раз разные врачи, но каждая такая процедура проходила одинаково.

Не обошел стороной нас и наркоз: первый раз Грише устанавливали центральный катетер, второй раз ему проводили операцию на глаз. Оба раза я присутствовала в стерильных операционных, надев на себя бахилы, шапочку и халат. Держала его за руку в момент засыпания и момент пробуждения. Здесь Гриша перестал кричать после наркоза. Возможно, он привык, а возможно, роль сыграло то, что, когда он засыпал и просыпался, я была рядом.

Кроме того, мы успели провести десять дней в израильской реанимации. Мы с мужем находились рядом с ребенком 24 часа в сутки, ели и спали в его палате. Пребывание родителей в реанимации только поощряется больницей: есть кресло, столик для приема пищи, а также отдельная комната, в которой взрослые могут поспать. Я знаю, что в свердловской Областной детской клинической больнице врачи тоже делают все возможное для комфортного совместного пребывания родителей в реанимации. Все мы понимаем, что в реанимацию попадают дети в критическом состоянии и маме хочется быть с ребенком непрерывно, ведь каждый миг может стать последним. Однако в России существует понятие режима: стерильность, график посещений и целый свод того, чего делать нельзя.

И в России, и в Израиле у Гриши появились любимые доктора. Я вижу, что он безропотно выполняет все их просьбы, потому что однажды я ему сказала: «Если хочешь выздороветь, слушайся врачей». Однако такая послушность ребенка иногда вызывает у меня опасения. Здесь, в Израиле, абсолютно все процедуры проходят в присутствии мамы. Я знаю, что ни одна не будет проведена с ребенком в мое отсутствие.

Записки из больницы: «Это я во всем виновата?»

В России ребенок привык к тому, что есть процедуры, которые он проходит без мамы, выполняя просьбы врачей. Он понимает, что доктор – это человек, которого нужно слушаться, даже если мамы нет, даже если страшно, если ты ревешь и не хочешь чего-то делать. Какова вероятность того, что в России мой ребенок будет выполнять требования любого человека, представившегося ему врачом, даже в отсутствие мамы?

Конечно, мы говорим с сыном о безопасности. Однако хотелось бы, чтобы действительно существовал принцип неразрывности родителя и ребенка в лечебных учреждениях. Я уверена, что вреда от раздельного пребывания гораздо больше, чем пользы.

Фото из личного архива