Илья Пилюгин

Потенциальный донор костного мозга, приглашенный редактор проекта КРОВЬ5

Товарищ, который читает мой дневник, спросил меня насчет бедной Мадины, о которой я писал 22 августа:

— Почему, если она знала, что все так сложится, она все равно вернулась домой? Что за бред?

Это частый вопрос: почему женщины, которые страдают от семейно-бытового насилия, так долго терпят и не уходят? Выходит, их устраивает такая жизнь? Или они сами виноваты в том, что терпят? Или у них менталитет такой, что они провоцируют насилие?

Ни то, ни другое, ни третье. Многие заблуждения о домашнем насилии связаны с тем, что жертвы редко готовы говорить о пережитом опыте и своих переживаниях публично. Во-первых, на них тоже давит стереотип о том, что быть жертвой стыдно. Во-вторых, многие скрываются и боятся, что их найдут. А страх — дело иррациональное.

Вспоминаю панический страх нашей подопечной Ольги, когда она просилась в наш приют. Голос в телефонной трубке был тихий, почти шепот:

— Мы живем в Ярославской области. Я хочу уехать от мужа, который меня истязает уже много лет. Мы хотим убежать…

Мои возражения о том, что есть приюты и ближе, она отмела: хотела убежать как можно дальше.

Я согласился. Кстати, за годы работы я научился по голосу в телефоне почти безошибочно определять степень нуждаемости человека. Примерно представляю ситуацию, внешность. Те, кто страдают от домашнего насилия в наибольшей степени, всегда говорят предельно спокойно, почти монотонно. Это первый сигнал, что нужна помощь — срочная. Потом, конечно, их прорывает — они плачут, злятся. И наш психолог говорит, что это хорошо: женщина оживает.

Так вот, встречаю в приюте измученных Ольгу, ее сына-школьника и четырехлетнюю дочь. Помятые, взгляд исподлобья, жмутся друг к дружке, боятся лишнего попросить.

— Вы только, умоляю, никому не говорите, что мы у вас. Мы очень боимся, что он нас найдет. Вы никому не скажете? У него везде связи, он страшный человек, — начинает с порога Ольга.

— Да никому мы не скажем, будьте спокойны! Мы никому не обязаны передавать личную информацию наших подопечных, кроме как по решению суда.

Чтобы вы поняли, насколько она боялась своего бывшего мужа — Ольга приехала к нам не на поезде и не на самолете. Они из Ярославской области добирались до Воронежа на электричках. Она боялась, что ее муж сможет в РЖД узнать, в какой город Ольга купила билеты. Поэтому двое суток семья ехала на лавках: они выходили на вокзалах, покупали билеты, ждали следующую «перекладную» и ехали дальше.

В своем городе Ольга работала начальником казначейства. Видная работа, коллеги ее уважали. Жалели ее, когда приходила на службу с синяками. В маленьком городе невозможно скрыть того, что происходит у тебя дома. Поэтому все всё знали. Никому из коллег она тоже не сказала, куда уезжает. Сказала только сестре — единственной, кому могла доверять. И это очень важно, что Ольгу поддержал близкий человек. Многим жертвам насилия этого не хватает — сама ситуация заставляет их изолироваться, так что поддержать уже некому.

Перед отъездом Ольга зашла в местное отделение полиции, оставила письменное заявление о том, что она уезжает по собственному желанию, чтобы ее не объявили в розыск как без вести пропавшую. Она хорошо подготовилась к побегу. Она — образованный человек, культурная и вежливая женщина. Я это специально подчеркиваю для тех, кто считает, что от домашнего насилия страдают маргиналы или люди низкого культурного уровня. Разные страдают.

Ольга боялась покупать SIM-карту в Воронеже. Она боялась, что через оператора сотовой связи он «пробьет» ее по фамилии.

«Батюшки, да что же это за магнат такой, что у него везде свои связи!» — воскликнете вы. Я вам отвечу: никакой не магнат, не полковник ФСБ, не депутат, даже не чиновник. Никто. Прямо вообще никто. Обычный безработный алкоголик, которого Ольга 20 лет кормила. Короче говоря, она забрала детей и уехала в Воронеж, а он, по рассказам ее сестры, «загадил всю квартиру и громко страдал». Но запугивать он, как видно, умел хорошо.

Ольга развелась с ним после первого же года брака. Но уйти не смогла и прожила с ним еще два десятка лет. Это, как ни странно, банальная ситуация. Природа насилия такова, что оно держит и жертву, и насильника в круге зависимости: «стокгольмский синдром». Жертва и ненавидит агрессора, и жалеет его, и боится, и спасает. Из-за этого женщины много раз пытаются уйти, но возвращаются.

Но Ольга в конце концов приняла решение: больше никогда не возвращаться. Более того, она оставила на разорение бывшему мужу свою собственную квартиру — потому что у нас нет закона о домашнем насилии, в котором будет написано, что агрессор должен быть изолирован от жертвы, а не наоборот. Мое мнение — закон о домашнем насилии нужен. А то приютов не напасешься.

Недели три Ольга жила у нас, не выходя из оцепенения и страха. Мы тихонечко, по своим каналам, проверили: не числится ли она в уголовном розыске (уж слишком старалась скрыться)? Она оказалась абсолютно чиста перед законом.

Спустя месяц в ней уже начали различаться человеческие черты: она начала смеяться, шутить. Ее лицо разгладилось, прическа стала более аккуратной. Когда беседовала с сотрудниками, уже не молчала, глядя сквозь стену, а активно участвовала в разговоре, кивала головой, приговаривая с северным «оканьем»: «Хорошо, да, хорошо».

И постепенно Ольга окончательно пришла в себя. Она не только устроила свою жизнь в Воронеже (нашла здесь работу и жилье). Ей хватило храбрости съездить в свой город, чтобы раз и навсегда изгнать своего мучителя из квартиры, а потом продать ее. Ольга победила.

…